Правдивые сказки

Настоящего Индейца

Разборка

-    Фил, ты мне нужен. Можешь приехать к Мишелю на Казанскую? Всё, жду. Давай.
-    Паша звонил, - объяснил я Инке. – Зовёт приезжать прямо сейчас. Я ему нужен.
-    А зачем?
-    Наверно, как всегда, нужен трезвый водитель. Ты как, не хочешь тусануться?
-    Не знаю… я там помещусь?
-    Ни фига себе! Ты? моя Инночка? Ты всегда у меня самая первая… помещица…
-    А Филю маме оставим?
-    Ну всяко.
Раз я трезвый водитель, Инночка, по крайней мере, хоть за это спокойна. А покатать её хотя бы – просто уже мой долг перед подругой. Уже неделю или больше никаких кайфушек, разве что на Семиболотье сходим искупаться или, уложив Филю, втыкаем в чёрно-белый ящик с тремя каналами.
Скоро должна была подъехать в Крым Инкина мама, чтоб пожить с Филей, например, в Алуште и дать нам с Инкой возможность поездить самостоятельно. Пока не появился Филя, мы и до Тарханкута добирались, и до Лисьей бухты. А сейчас – пожить на пляже около Гурзуфа больно хорошо, ну, разве что в Евпаторию для разнообразия на электричке съездить. Поскольку Гурзуф – реально самое идеальное и оптимальное место в Крыму, в смысле климата и природы. Остальные же примечательные места привлекательны, в основном, возможностью уединения – тогда такие места ещё были в изобилии, – но климат, по сравнению с Гурзуфом, везде куда как более жесткий, поэтому и природа скупа и сурова. В общем, если ищешь экстрима, надевай рюкзак и отправляйся за приключениями. Но если хочешь просто расслабленно отдаться морю, солнцу и благоуханиям – лучше Гурзуфа места не найти.
То есть вообще-то райский уголок в Крыму – всё побережье от Утёса до Алупки. Если снимать койку и гулять без рюкзака – на такое денег у нас никогда не было. А вот встать с палаткой можно было только между Гурзуфом и Ай-Данилем. Встать с палаткой – в образном смысле, со всеми вытекающими атрибутами, а вообще-то палатки, как таковой, у нас никогда не было, поскольку таскать её с собой летом – только лишняя запара. В июле обычно можно спать вообще голым, в августе – прикрывшись одеяльцем. Тогда мы уже и с Филей там пожили, поскольку подтянулись мои друзья по питерской общаге.

Но пока мы об этом только мечтали. Чтоб не терять время, я пытался подзаработать, правда, в итоге без малейшего успеха. Мастер в Питере надавал мне целую папку разных бумажек с печатями, и я ходил с этой папкой по разным НИИ и конторам, пытаясь втюхать им какие-то компьютеры, о которых даже не представлял, как они выглядят, хотя всю зиму перед этим переводил для Мастера различные мануалы, за немалые для меня по тем временам деньги, невиданные даже, по сравнению с почившим недавно социализмом.
А сейчас у меня была воображаемая возможность тоже нехило навариться. Ежедневно я с утра надевал поглаженную Инночкой рубашку и единственные у меня джинсы без заплаток, купленные за мои переводы (джинсы тогда стоили тоже неслыханно). Хаер зализывал в косичку. Нацеплял очки, хотя вообще по жизни тогда их не носил, только в кармане, чтоб надевать в кино, в магазине или на лекции. И ехал атаковать разных заместителей и главных инженеров, людей, которые всегда казались мне, по сравнению с моими друзьями, какой-то другой породой – ну это как сравнить таксу и ньюфауленда, или красную и чёрную смородину. У меня не было никаких шансов о чём-то с ними договориться.
Возможно, они чувствовали, в отличие от неопытного меня, что все эти компы – просто ширма для Мастера, занимающегося, как потом врубился и я, тупо обналичкой. А денег потом он мне и так дал, просто так, у него их было девать некуда.

Солнце клонится к закату, то есть к забору, увитому ежевикой. Наши окна на первом этаже ещё и виноградник затеняет. Я туплю в какую-то книжку, Инка просто музон слушает, валяясь на диване, Филя рядом с нею копошится.
И тут звонит Паша.
На «двойке» ехать до Мишеля минут 20, билет всё ещё 4 копейки (всё остальное уже по талонам).
Флэт Мишеля был у нас тогда базовой точкой всех тусовок. Редким местом, где не было родаков и можно было жить, как душа лежит. Поскольку все родаки были ебанутыми – если принять во внимание красный террор революции и всё, из него произошедшее, так удивительно даже, что вообще хоть кто-то относительно вменяемый остался. Родаков нужно было уважать за то, что выжили и нас родили, и не беспокоить, чтоб у тихих не обострялась буйность. Тусоваться, на глаза им по возможности не попадаясь.
Почему-то (с ебанутых что возьмёшь) им не нравились ни Битлз, ни джинсы, ни хаер.
Хаера у Мишеля уже не было, были только многочисленные заветные фотографии, чтобы всем любимым доказывать, что всё было, но жизнь жестока. На самом деле, был у нас ещё один Мишель (чтоб отличать, назову его Майклом), с поредевшим, но несомненным хаером, старше нас с Пашей на два года, а Мишеля на десять. У меня хаер был всегда, у Паши – только перед армией. Просто Мишель застремался, связавшись с наркотой, за которую могут и привлечь.
В смысле, с экстрактами маковой соломки. Сейчас я уже знаю, что это характерно. Почему-то вот так: те, кто пыхает, сами считают, что это нормально, и хоть шугаются порою тоже, но не настолько серьёзно – а вот те, кто двигается, сами себя (почему-то) осудили. Хотя партизаны, конечно, все. Даже просто пьющие – и то порой партизанят, уже даже не перед законом, а просто перед общественным мнением, перед претендующей на власть и закон другой породой. Которая, кстати, ещё более не прочь, но это уже отдельная история, в которой я не разбираюсь, да и не хочу.
За соломкой он ездил на родину родителей в Полтаву. В это лето он вместо неё привёз каких-то колёс, которые и послужили причиной всей истории, которую я так хочу рассказать вам, любимые читатели, на которых я так надеюсь.

Ещё пару слов о том, как ему повезло с жилплощадью.
Обычный симферопольский вариант – общие ворота на улицу и двор с входами в жильё. Его квартира была на цоколе, к двери была лестница сразу около ворот.
Сразу как входишь – справа дабл (никакой ванны архитекторами не предусмотрено), слева кухонька полтора на два метра, впереди двери в главную комнату, три на пять метров, с дверью в противоположном углу в отдельный пенал, пять на полтора метра. Там он спал – раньше с Маней, а в это лето с привезённой из Полтавы Ирой, которая и научила его этим, применяемым в жёсткой психиатрии, колёсам.
В комнате для тусовок возле двери две параллельные лежанки, а вдоль окна тумбочки, на которых «Маяк» и 15АС, а внутри бобины. Все стены густо оклеены – в основном, чёрно-белые, но порой и цветные Моррисон, Джоплин, Хендрикс, Зеппелин, в самых разных ракурсах, ну а среди них и Битлз, конечно, и Роллинги, и Шокин Блю, и все прочие, кого мне придётся по аналогии дофантазировать – уж наверно, и Элвин Ли, и Ху, и прочие Джетры Талы и Проколы Харумы. И он сам в компании таких же волосатых, мне не знакомых (где он только их в Симфике надыбал?).
Можно курить, пить и, если повезёт, пыхать. Можно и чаю попить – магнитофон, самый главный пых, работает всегда.
Вот куда я таскал Инку. Больше просто было некуда.

Паша всегда мечтал встречаться со мной не просто, а по делу. На этот раз дело у него было – мама не горюй.
Мы приехали, и они, выпившие для запала, но ещё не в жопу, нам объяснили.
Вчера Мишель с Ирой пошли провожать маму на поезд до Полтавы. Перед выходом закинулись волшебными колёсами, и вокзала не помнят вообще, следующий кадр – они уже на Петровской Балке в маргинальном притоне, из которых, в основном, этот район Симфика и состоит. Флэт Мишеля – тоже можно назвать притоном, однако суть совсем иная, катастрофически таких не хватает, зато немеряно таких вот – для тех, кто не иные идеалы выбрал, а просто вынужден жить в полнейшей жопе. Безо всякой мысли об идеалах, а просто потому, что так вышло. Враги, кстати, при этом, не только всех наебавшие, но все, казалось бы, точно так же наёбанные – за то и враги, что не смогли, тухлые, объединившись, противостоять. Эти маргиналы зреют суть бытия безо всяких Марксов и прочих «политических проституток». Раб? – так лучше я сперва тебя выебу, а уж потом все эти законом утверждённые ёбари.
Что и выразилось буквальным образом. Отцы подземелья заманьячили поглумиться над половой принадлежностью Иры, а Мишеля, побивая металлическими трубами, выгнали на улицу, где он и дожидался подруги, пробудившей его: ну чё, пошли, что ли?

Я выразил суть обиды, за которую намеревался праведно рассчитаться Паша.
Мне-то, конечно, было напрочь похуй – выебали эту Иру или нет? Мы с Инкой сразу прозвали её Крыской, то есть это Инка придумала (про Маню она придумала – Креветка, Паша до сих пор так её называет), но я врубаюсь – тонкие губы вперёд, а сзади жидкий белобрысый хвостик.
Просто я обожал тогда ездить на автомобиле, неважно зачем, лишь бы нажимать на педали и крутить руль. А если ещё и Паша просит, друг – святое.
Для красоты можно было бы написать, что для начала мы дунули, но на самом деле вряд ли. Торговать травушкой в любое время, независимо от сезона, придумали бандиты, тогда ещё только зарождавшиеся, а потом ставшие мусорами и депутатами, породой сильных, сменившей одряхлевшую. А тогда, если кто и додумывался менять свой урожай на дензнаки, никто не знал цен, ориентировались на Москву – 10 рублей корабль, соответственно в Симфике рубля 3 или 5, кому как не стыдно, 7 – если полный ураган. Но вообще-то не только продавать, но и покупать было западло – ну это как если человек прочитал тебе свои стихи, а ты взял и заплатил ему за это. Социализм был таки реально во всём, и остальное человечество никогда уже не сможет понять этого.

Паша наматывал тряпку на толстую оструганную полуметровую дубину – не знаю, где он подыскал такую. Он готовил факел – намеревался подпалить бомжам их гнусную хату. В машину он погрузил полуторалитровый бутыль ацетона, за неимением более подходящего горючего – бензин был тогда жутким дефицитом, за 20 литров которого нужно было проспать в машине ночь на заправке, причём без гарантии, что утром он появится. В его копейке, в отличие от шестёрок, кресла раскладывались идеально. Копейку ведь итальянцы придумывали, а потом наши стали привешивать на неё свои жужжалки для жопы(4).
Инка предугадывала верно – как раз один пассажир был лишним. Я шофёр, правила разрешают ещё четверых. Мишель с Крыской, Паша и Майкл. Мишель с Крыской для опознания, Паша главный генератор – по всей логике оставаться на флэту должен был Майкл, самый безобидный и готовый на что угодно, но только не акты возмездия. Наверно, затем он и нужен был Паше – для гармонизации. Как вы увидите дальше, никаких патологических намерений у Паши, на самом деле, не было, просто он с огромным удовольствием и неудержимым стремлением разыгрывал очередной хэппенинг. Или по-русски – крутил своё кино.
Мы с Инкой впереди, а Крыска уселась на колени Мишеля. Стекла в Пашиной копейке были тонированы наглухо, так что особого риска, в общем-то, не было.

Для начала мы поехали то ли к куму, то ли к свату Паши – никак не могу разобраться, кто у них тут кем кому значится.
Паша стал требовать у него охотничью двустволку.
Мужик, похоже, действительно близко знал Пашу. С Пашей всё было ясно, даже если не принюхиваться. Мужик нисколько не удивился, но ответил на Пашино пожелание, примерно как Верещагин Сухову, только безо всяких сентиментальных колебаний.
Паша, конечно, пригрозил вечными муками, причём не абстрактными, а прижизненными. Но было видно, что на другой ответ он и не рассчитывал.

После чего свершилось таки – едем на дело, и уже не открутиться. Без предательства, в смысле. Ведь без меня Паша, несомненно, сядет за руль сам – и дальше уже я буду виноват во всём, что бы ни случилось с моим другом, которого я бросил тогда, когда был ему нужен.
Я не беспокоился нисколько. Инка была у меня тогда талисманом – после опыта с Ирен мне казалось, что я уже чувствую, в компании с кем может случиться хуйня и пиздец, а с кем – никогда.
Когда я называл Инку ангелом, я не льстил, а констатировал.
Ничего я, на самом деле, не чувствую, и не знаю, смогу ли уже когда-нибудь научиться, но что это существует – это я знаю точно, весь опыт об этом говорит. Не знаю, научусь ли, но хоть знаю, чему учиться. К чему прислушиваться… приглядываться, принюхиваться – нет! ловить внутри себя ещё что-то, что поважнее будет зарегистрированных ощущений.

Когда ко мне приезжали гости, я всегда водил их по так называемому «старому городу». В Симфе вся цивилизация на Кирова, ниже, к вокзалу – старый город для вымирающей уже интеллигенции, а выше, в сторону Петровских Высот – кварталы, построенные татарами. Уж не знаю, где снималась заграница «БрилКаринтовой руки», но по любому эта натура не подошла бы никак: то же самое, но чрезмерно реалистично. Там всё же всё зацементировано и подметено, а тут – реалии неизвестно какого века.
Я не только протаскивал всех своих гостей по этому маршруту, но иногда даже и в дворики заводил, в которых параша у всех общая, и обязательно ворота, чтоб гавнососалка могла заезжать.
Главная фишка – произвольные углы перекрёстков. И ни одной улочки, прямой больше ста метров.
Никто из удивляемых мною не знал, что у меня был в этом хитросплетении азимут, приводящий к Лестнице Любви. Любви потому, что на ней в дореволюционное время гнездились жрицы этой самой любви. Это легенда. Мне лично легенды о любви нравятся, а легенды о военачальниках – в пизду на переплавку(5) . Хотя, конечно, если уж такое дело – легенда, то протестовать глупо, а судить – фанатизм. Но надо же на чём-то стоять.

Как бы ни блуждал я по этому хитросплетению – так и не постиг. В общем, нужный нам дом был где-то ниже в Балку, относительно основной магистрали.
Мишель с Пашей пошли на разведку. Остальные дожидались, они-то хоть пьяные, а я даже ненакуренный, хотя в таких ситуациях мимо кассы любая накурка.
Минут через двадцать приволокли просто карикатурного бомжа и бичугана. Кроме него в жилище никого им не посчастливилось обнаружить.
Паша сел рядом со мною, а Инку посадил на колени. И мы поехали неизвестно куда – например, в сторону Севастика, за Чистеньким, можно найти место для разборки. Они собирались повесить беднягу на дереве за одну ногу.
Мишель приговаривал через каждые две минуты, обращаясь к Крыске, «это он?», и получив утвердительный ответ, заключал: «ну молись». И тыкал его кулаком в бочину.
Поблуждав по улочкам, на которых ехать можно только на второй передаче, я выехал наконец на Севастопольское шоссе. И хотел было уже сворачивать налево, но зоркий Паша приметил на ближайшем перекрёстке налево мусорскую машину и приказал мне поворачивать направо и удирать, как только я умею.
Я, конечно, ничего такого не умел. Мусора догнали нас сразу.
Документы в полном порядке (это были ещё первые мои права, которые через месяц вытащили из кармана в троллейбусе, и теперь я езжу по выданным через четыре после того года).
Я трезвый без малейшего сомнения. В чём же дело? Почему мы от них убегаем?
Заглянули внутрь – ну ясно.
Я, как обычно у меня, тупил, а Паша бросился объяснять: возвращаемся со свадьбы, а что делать – надо же как-то развозить людей? Бичуган благоразумно помалкивал.
Денег за нарушение мусора не хотели, поскольку денег как таковых тогда уже не было. А что в багажнике?
В багажнике была канистра, пахнущая бензином. И мусора сразу ей заинтересовались.
На самом деле, в ней была вода, потому что в Пашиной копейке тогда тёк радиатор. Мусора приказали: лей в наш бак. Но Паша, не отступающий от своего кино, настоял на том, чтоб они залили себе сами, при этом приговаривал: ну хоть немножко оставьте, надо же нам до дома хоть как-то доехать, ну хоть литр?
Мусора, разумеется, не оставили ни капельки, только похохатывали. Впрочем, на Пашину просьбу толкнуть нас – аккумулятор был не лучше радиатора – откликнулись, растолкали нас, молодые бугаи.
Мы поехали дальше. Они остались караулить новую жертву. 20 литров воды в бензобаке.

Ну и куда теперь ехать?
Только на городскую свалку. Если посмотреть по карте, то – вот Севастопольское шоссе, а вот прямо рядом Ялтинское. На самом деле между ними гряда гор, дорогами пока не освоенных. Японцы бы мигом тут благоустроили – слава Джа, что мы не японцы.
Паша с Мишелем выволокли бичугана и повлекли во мрак, прихватив дубинку. "Молись, падла, " – приговаривал Мишель. Холмики, ямки, жухлая трава и кустики почти без листьев.
Просто не верится – как мог я тогда так безмятежно созерцать, не упившись или хотя бы накурившись?
Вернулись они где-то через полчаса. Бичуган  сразу сбежал от них и притаился, надо думать, за каким-нибудь кустиком в ложбинке. Найти его им не удалось.

Ну что – наконец домой?
Нет. Сперва нужно опять подъехать к той же злополучной хате.
Мишель с Крыской удалились и вернулись, еле волоча набитые сумки. Оказалось, они решили отомстить так – обнести эту блат-хату. Сумки воняли совершенно невыносимо.
Ну теперь – едем?
Нет, они ещё не всё вынесли.
Я уже просто кипел внутри. Я и сейчас ненавижу участвовать в пьяных раскладах, сам будучи трезвым. Я лоялен ко всему, уж как только могу, и для друзей я готов на очень многое. Но рано или поздно всё же взрываюсь. При этом, при последующем анализе ситуации, у меня всегда ощущение, что ближние мои только этого и добивались – ну когда же наконец прорвёт на человеческое этого робота? И моя бурная реакция наконец приносит им искомое удовлетворение.
Я всё же ждал их. Долго, всё переполняясь. Меня чуть ли не тошнило от вони, воцарившейся в машине.
И когда я увидел их в зеркало с новыми сумарями, я вдруг врубился, что на самом деле всё в моей воле и в моих руках – повернул ключ и газанул «мама не горюй». Инка рядом, сзади Паша с Майклом.

Как выяснилось позже, Мишель с Крыской сумок не бросили, а доволокли таки их пешком до своего флэта. И развели там вонь, из-за которой мне вообще расхотелось там появляться.
Налегке можно дойти за полчаса, с такими баулами – за час, наверно. Никакая патрульная машина не заинтересовалась – что это и куда волокут они в такое время? Кто-то берёг их всё же. Через самый центр пришлось им тащить свой груз.
А мы поехали ко мне, куда ж ещё? Дурно пахнущие сумари я закинул в высокие сорняки напротив своего дома – Паша-то сперва притаранил их в мою прихожую. Пашу с Майклом мы определили на первом, нашем с Инкой тогда, этаже, а сами устроились на втором, мамином.

Утро. Почти сразу, как заснули.
Я должен для завершения программы отвезти Пашу на Центральный рынок. Он торговал там типично кооперативными тапочками – матерчатыми на картонной подошве, внешне привлекательными, яркой расцветки и с европейскими буквами и символами, но приходящими в полную негодность через пару месяцев, если носить дома, или через неделю, если ещё и по набережным шастать. Соблазняла цена. В общем, чисто курортный вариант.
Производились они под патронажем ещё одного Миши, фотография которого с чёрной ленточкой в правом нижнем углу до сих пор висит у Паши. Ещё украшают его стены юные «Битлз» и «Незнакомка», про которую я так и не знаю – еврейка она или цыганка? Я ведь русский, которых такие темы не колышат, а для бедного, охуевшего от всего на него свалившегося, Гитрела это было без разницы. У государственников, распорядителей одно на уме: бродяга? хиппи? – в печку. Он вообще молодец был – насколько ясно показал всем, умеющим видеть, скрытую сущность любого политика. Обычно ведь политики корректны, то есть пиздят, как Троцкий, а Гитрел не просто жопу показал, но даже булочки раздвинул. Художник, артист, не то что прочая масса дуболомов.

Паша великодушно предоставил Мишелю возможность подзарабатывать. Втюхивать вместо Паши эти эфемерные тапочки. Цена рыночная.
Возле рынка площадь – стоянка для машин. Мы приехали поздновато. Ищем свободное место… наконец - !..
Место оказалось свободным потому, что его занимал раскинувшийся молодой человек. Живой, но ни на что не реагирующий.
Мишель. Мы затащили его в машину на заднее сиденье. Я так до сих пор и не знаю, что же это за колёса он привёз из Полтавы вместо маковой соломки?

Мы с Инкой поехали домой на «четвёрке» (троллейбус «Рынок – Марьино»).
Как я уже написал, вскоре Высшие Силы решили освободить меня от прав на вождение – от греха подальше.


                                                                                                        март 05 про июль 89