Правдивые сказки

Настоящего Индейца

Он вылетел за ней в трубу



Из Москвы мы выезжали под «Сплин».
На мой вкус, самое в машине важное после двигателя – магнитофон. Недели две я покупал (не каждый день, конечно) «Из рук в руки», вдумчиво валялся на полу с газетой, сигаретой и фломастером, потом прозванивался, иногда ездил смотреть. В день своего рождения решил, что хватит сравнивать, и выбрал изо всего увиденного пятёру без мафона, зато с троечным движком, тем более владелец согласился скостить 200 баксов. Пока мы с Галинкой бегали с пачкой рублей по обменникам, мы были косые, но ещё под контролем, а ко времени оформления я был уже – полные дрова, хорошо хоть я вызвал Мишельку, чтоб припугнуть бывшего владельца его кавказской внешностью, чтоб не соблазнился кинуть пьяного.
Гнилая, конечно – например, прямо под педалью сцепления дыра размером с блюдце, если бы не резиновый коврик, нога бы проваливалась. Но ничего лучше за $1300 в газете не предлагалось, зато движок прёт – просто вырывает.
А мафон я купил в Митино самый дешёвый. Вернее, самый дешёвый стоил 135 тысяч (примерно $27), а я почему-то купил за 145. Типа выбрал.
Перед отъездом я заехал к Инке, она купила где-то в Подмосковье ну уж очень по дешевке кучу кассет и предложила мне выбрать себе любые. Я был необычайно тронут, представил, как стоит она в этом сельском магазине, умненькая девочка, знает такие слова, как “King Crimson” и “Genesis”, это ж  мало кто сейчас из мужиков-то знает, а и кто знает, тот вряд ли купит, тем более сразу в таком количестве. Такая умничка, а когда мы поженились, у неё была кассетная «Электроника» и одна кассета – с «итальянцами». На подаренные нам на  свадьбу деньги мы на следующий же день купили в комке почти новый бобинный «Юпитер», и не у кого-то переписали, а заказали в звукозаписи по каталогу «из-под прилавка», чтобы с качеством, наши первые семейные бобины – Боба Марли, Zeppelin, Pink Floyd…
Бедная девочка, ведь это ж никто из окружающих дураков не поймёт, если кто видел, подумали: крэйзи. Я представил, и у меня чуть слёзы не навернулись. Кассет я у неё набрал в дорогу как дар силы. Хотя позже уже подумал, что на самом деле всё было не так, как я представил, а просто у Морковки понапиздила. Всё равно умничка, даже тем более, настоящий Генерал Песчаных Карьеров.(2) Ещё она дала мне сто баксов, без них я бы пропал.
“King Crimson” я взял для Мыши, он вроде говорил, что это его любимая группа. Kate Bush – для Оли, чтоб не больно зазнавалась. Janis Joplin – давно не слушал, а позже оказалось, что для Умки. “Supertramp” – чтоб сделать приятное Инке, его мы слушали прямо с винила у моего приятеля Вотяка, предоставившего нам, ещё не забракованным, флэт для свидания. Позже оказалось, что для Умкиного сына, он давно уже хотел узнать, что это за группа, и, возможно, прикололся.
А дома, то есть у Гали, я выбрал в дорогу, разумеется, «Титаник», чтобы слушать без Оли. «Комитет охраны тепла» и Боба Марли – поскольку Оля последнее время стала открещиваться от рэгги, а это нездоровая тяга. На случай общения с крымскими аборигенами я взял Розенбома и сборник блатняка, на случай молодёжи – «Бисти бойз» и группу, которую неожиданно повзрослевший Гарик (сын моей давней подружки Пластилиновой Вороны), у которого я переписывал, назвал «Супергрув»(3), очень заводная и лиричная местами, похоже на “Chilly peppers”ов.
Ещё я записал три сборника в дорогу: 1) мой хит-парад русскоязычных команд, сторона – бодряки, сторона – медляки, 2) аналогично – англоязычных, 3) мой хит-парад БГ с одной стороны и Чижа с другой, плюс бонус – моя любимая у Кинчева песня «Мало-помалу», от неё я улетаю, как, может быть, в девятом классе умел улетать. Как сейчас от Оли улетел. Для Оли я и записывал эти сборники, ну и для прочих, кто подвернётся. Чтобы сразу выяснить общие точки и наоборот.
Также specially for Оля я выписал сборняк из «Сплина». Оля после их выступления в «Крыльях» была сражена: какая музыка! какие стихи! да я никогда не смогу так! и т.д. (вот за такие движения уважаю).

Сэйшен «Сплина» был на Инкин бёсдник, что позволило мне чудно решить проблему подарка – бесплатный проход ей с компанией, а также её личное знакомство с бесподобным Севой, у которого по знамению бёсдник в тот же день.
После концерта конферанс объявил:
-    Дорогие друзья! Замечательный звук группе «Сплин» обеспечил знаменитый Сева из группы «Титаник», а до этого – из легендарного «Круиза». Друзья, у Севы сегодня день рожденья! Поприветствуем его!
Сева в это время пил водку с «Титаником» в комнате для аппаратуры, а за пультом на всякий случай сидел я. Толпа дружно повернулась и зааплодировала. Я встал и раскланялся.

Выходим на автостраду, можно давить на газ. «А, а-а, любовь течёт по проводам»! Какой ништяк – а, пипл, вы врубаетесь?
Впереди до горизонта трасса, в окошко ветер, на заднем сиденье Оля. Мотор прёт, бензин и деньги пока есть, мы врываемся в полуторатысячекилометровый тоннель, являющийся для нас сейчас дверью в лето, в конце его иное солнце и иной воздух всегда ждут, когда же надоест нам беспонтово дрыгать ножками и искать проблемы.
«Он вылетел за ней в трубу»…
Вот что я ощущал: один этот момент уже стоит полутора тысяч грина, вложенных в тачку.

Может, деньги и не совсем мои, но именно я нашёл им достойное применение. Сэйшен организовывают для публики, то, что организовал я – для Джа.

Оля, похоже, не очень врубалась в этот кайф. От начала и до конца путешествия она твердила, какая гадость все автомобили – шум, тряска, не повернуться, бензином воняет.
Зря. Вот Мишелька, например, гладил иногда наше корыто, целовал и приговаривал: «Ты моя сладкая, ты моя бедная».
Бензин – понятно, greenpease, но если уж по системным понятиям – как же тогда автостоп? Тоже бензин и шум, никуда не денешься. А на своей тачке среди своих – всяк лучше, чем стопом, why not, если есть такая возможность?
Я старался продемонстрировать все преимущества. Захотелось попить кваса – пожалуйста, останавливаемся у бочки. (Знамение – возле бочки остановилась ГАИшная машина, мы пьём вслед за мусорами).
Пора перекусить – сейчас, только место надо выбрать получше. Где-нибудь у речки. Вот как раз.
К речке крутой, заросший травой, опасный на вид спуск. Как специально мне возможность лишний раз показать достоинства аппарата.
Первый пикник на обочине. Умылись, я постелил среди высоких трав одеяло. Оказалось, моя курица мне на одного – пост же. Они взяли с собой литровую банку варёного гороха и давились им. Ещё у нас были московские гидропонные помидоры.
Коль скоро разговор зашёл о религии, выяснилось, что Оля прихватила в путь полуторалитровый пластиковый пузырь из-под кока-колы со святой водой, на наклеенном кусочке лейкопластыря так и было написано: «Святая вода». Предназначалась она не для питья, даже не знаю, с какой целью Оля её с собой таскала.
Впервые преломили хлеба. Я уже чувствовал себя, как в девятом классе среди мальчиков, а главное – девочек, организованных мною в поход в Красные пещеры.
Подъём тачка преодолела легко.

С первого же дня, вернее, ночи нашей поездки мне пришлось гнать 120 км/час. На автостраде между Мерефой и Перещепино я проверил наш аппарат на предел – 145 и дальше никак.
Я-то думал: выезжаем утром, ночуем в Днепре, на следующий день добираемся до Крыма. Но выехали-то мы вечером.
Давай заночуем где угодно, предлагала Оля. Я возражал: допустим, я буду спать в машине, а вы? На улице? Змэрзнете. А в тачке втроём тесновато, ещё вдвоём, да и то…
А ночь была действительно холодной. Под утро, после Перещепина и до Новомосковска начались завесы непроницаемого тумана.
На самом деле вполне можно было переночевать и в машине. Я искал пятёру именно за то, что у неё, как и у копейки, сиденья раскладываются в довольно ровное ложе. Втроём, конечно, без бутылки не очень, но до рассвета протянуть можно.
Просто в Днепре нас уже ждал Парфён. Я очень хотел познакомить Олю и Парфёна. Поделиться с ним кайфом иметь честь быть знакомым с Олей. Оле показать, как кайфово поёт Парфён.
Но пока она не слышала его – что толку его упоминать? Я говорил: в Днепре есть флэт, там можно выспаться, поесть нормально, помыться. Оле это не очень нравилось: по флэтам я и в Москве могла сидеть. Каждый день на счету: до Амстердама надо успеть побывать у Мыши в Адлере, а потом ещё и к своим родителям заехать. Ну разве так можно, пытался вразумить её я, вон у Булгакова один персонаж тоже в Кисловодск твёрдо намеревался попасть…
Я упорно прорывался сквозь ночь. Останавливался только на постах ГАИ, где зачем-то записывали, откуда и куда едет машина, и попутно убеждались, что огнетушитель, знак аварийной остановки, аптечка – всё на месте. А брызговики, объяснял я каждый раз, есть, но лежат в багажнике, вот доеду до дома – и сразу привинчу. Пару раз приходилось доставать их, показывать, что не обманываю.
На таможне у Оли с Мышей возникла проблема с паспортами, какие-то там вкладыши нужно вклеивать, понапридумывали мытари, как братьев потрошить. Проблему успешно разрешили, подарив вымогателям две свежевыпущенные кассеты с записью сэйшена, после которого я нёс Олину гитару. Придирчиво сверив фотографию на обложке с живой Олей, таможенники попросили её расписаться на кассете.
Каждый раз, когда ослепляют встречные машины (лобовое стекло у нас старое, всё в царапинках, загорающихся во встречном свете), я понятия не имею, куда мы несёмся, просто надеюсь, что никто не станет прыгать под мои фары. Не может же быть, чтоб всё это организовалось только затем, чтобы Оля влипла в какую-нибудь хуйню.
А впрочем, с нею вместе – да хоть бы и разбиться. «Камикадзе любви» – есть же у неё такая песня.
В шутку я даже намекал на такую возможность. Она совершенно серьёзно меня отговаривала: ты это брось, всё же лучше пожить ещё немножко. Слышала уже где-то, что бывают люди, которым стоит лишь по-настоящему пожелать (а порой и в шутку) – как это сбывается. Особенно чернуха, её большинству вызывать легче.

Когда месяц назад я впервые сел за руль нашей пятёрки, оказалось, что я совершенно разучился ездить. Ко мне на пост-бёсдник подкатили из Питера Макс с Нэт и подбили меня показать им свежее приобретение. Ну что же делать, рано или поздно начинать всё равно придётся, хотя я бы предпочёл потренироваться сперва в одиночестве.
Едва мы выехали из (4) двора на улочку, по счастью, всегда пустынную, я почувствовал себя запутавшейся в своих ногах сороконожкой. Как там – сцепление, передача, газ? Вдобавок, мотор оказался совершенно иным, чем у бывшей у меня когда-то копейки – стоило лишь слегка прижать газ, машина прыгала, как антилопа. И наоборот, при лёгком, как мне казалось, касании тормоза она вставала, как вкопанная, а пассажиры опасно клевали носами. Я сразу захотел назвать её Кобылой за норовистость и необъезженность, хотя, конечно, дело было не в ней. В общем, я испугался, кое-как развернулся и заехал обратно во двор. Покатались – теперь можно и похмеляться.
На следующий раз я уже всё вспомнил, но нужный автоматизм и уверенность появились у меня только уже зимой, после ежедневной работы извозчиком. А за лето я успел поставить мои любимые отметины на все четыре крыла, в общем, тому ещё водителю доверились Оля с Мышей.

А впервые я прошёл эту трассу за рулём семь лет назад.
С Мастером я захотел познакомиться потому, что он был звукооператором в ЛДМ. В нашей общаге я целый год слышал о нём, а он обо мне. Мне о нём рассказывала навещавшая меня панкушка Наиля, которая кого только не навещала, а ему обо мне – Неваляева, которая понравилась мне когда-то тем, что была копией «Маленькой Веры». Наконец я сам пошёл к нему знакомиться. Ко мне тогда пришла одна герла, которая хотела бы курнуть, а так случилось, что у меня было нечего. И я отправился к нему – не одолжит ли? У него кое-что нашлось и очень высокого качества. Итак нас с ним свели все три первоисточника – рокенрол, секс и ганджа.
Тогда он был таким же нищим, как и я. Но потом вдруг пристроился к тем, кто первыми стали заниматься обналичкой, и резко разбогател.
Он-то и дал мне денег, чтобы я тоже купил машину. Стоила тогда моя копейка, как 25 000 буханок хлеба, сейчас такая стоила бы от силы 2 000 буханок, впрочем, если сравнить по долларам, то одинаково.
О том, как я учился ездить, среди моих друзей того времени ходило множество легенд и анекдотов, например, как я в первый же день пять раз подряд врезался в один и тот же «Запор», или как на Литейном у меня лопнул тормозной шланг, и я врезался в мусоров прямо напротив их главной мусарни. На самом деле у меня не получилось выехать буквой “S” задним ходом, и я задел этот «Запор», испугался, стал спешить, хотел съебать, пока никто не увидел, стал дёргаться вперёд-назад, каждый раз всё больше этот «Запор» рихтуя, и всё это на глазах живущего на втором этаже хозяина «Запора». Наконец я бросил это дело, запер машину и пошёл за Мастером, чтобы он выехал, он же и с хозяином проблему уладил на месте. А в ментов я не так уж и врезался, ну – символически тюкнул бампером о бампер, они даже поняли меня и отпустили бесплатно – такое я изобразил им отчаяние. Это ведь не ГАИшники были.
Мастер убедил меня бросить институт, из общаги меня выписали, и мне нужно было прописываться в Симфике, чтобы там получать права. Взял и поехал. Пил только что появившуюся в стране кока-колу, о которой мы так мечтали в юности, слушал мафон и пёрся в полный рост от происходящего, совершенно не сознавая, что являлся камикадзе, не ведающим, что творит. Перед выездом уже из Москвы я возле шиномонтажа прочертил длинную чёрную полосу по новенькой белой шестёрке (как всегда, задний ход), но никто не заметил. Дальше всё было удачно, хотя я и гнал 120-130, один раз, обгоняя КАМАЗ, чуть не столкнулся с панически замигавшей фарами «Нивой», но КАМАЗ вовремя пропустил меня, в зеркало заднего вида я увидел, как он пылит по обочине.
На трассе Джа сохранил меня, но когда я, полный триумфа, въехал в свой город, я, несмотря на поздний час, направился к своему однокласснику Паше, нет бы домой ехать. Мы раскурились с ним по такому случаю, и я поехал домой по Воровского, не зная ещё, что эта, такая широкая в начале улица, в конце из четырёхполосной резко и без предупреждения становится двухполосной. Как раз в этом месте меня ослепили встречные фары, и когда я увидел несущийся на меня бордюр, было поздно. Вышел, посмотрел, запер машину и пошёл к Паше. Чтобы не будить его родителей, я вылез на крышу (Паша живёт на пятом этаже хрущобки), свесился с края и стал кричать над его окном. Паша долго не мог сообразить – голос мой вроде глючится, да ещё так явно, а меня под окном тоже вроде явно нет.

Такие неутешительные истории о своём водительском опыте я рассказывал Оле с Мышей.
В Днепропетровской области я вдруг заметил, что дорога зелёная, и тоже засомневался, не глючит ли уже меня. Но Мыша подтвердил.
Позже мы узнали, что согласно каким-то там разработкам зелёный цвет асфальта успокаивающе действует на водителя. И действительно, после Новомосковска я стал то и дело проваливаться в непреодолимую сладость, бдящий Мыша толкал меня, я с ужасом врубался и мобилизировался. Ещё и знаки то и дело то 60, то 40, а когда ползёшь с такой скоростью по совершенно прямой односторонней автостраде, это так убаюкивает. А нарушать я не хотел, и так уже попался три раза, на штрафы денег ушло больше, чем на бензин, последний раз, в Перещепино отдал 10 баксов как раз за знак 30, рубли уже кончились, на таможне пришлось даже просить у Мыши 15 тысяч, а гривен ещё не наменял. Позже я разобрался, что мусорам за знак хватило бы и трёх баксов, но всё равно таких купюр у меня не было.
Позади уже поднималось солнце.
Ночью, без прохожих дом Парфёна мы бы ни за что не нашли.

В рекламном фотоальбоме, вручённом мною Оле, был обязательно и Парфён, фото позапрошлого лета, когда мы с ним познакомились.

В то лето ко мне приезжала Риша. С ней я познакомился ещё прошлым летом, и каждый раз, когда в письмах звал её снова в Крым, точно указывал, когда именно в Крыму будет Инка. Я не врубался и думал, что она как Скорпушка Элен из Питера, а она оказалась Козьим Рогом – приехала на другой день после Инки. Я встретил её на вокзале и хотел было сразу отправить автобусом в Феодосию  к Славику (Вождю) и подкатить с Инкой и Филей следом. Но пока дожидались автобуса, мы курнули, и её как бы зарубило, так что пришлось выносить её на руках из автобуса, пока не поздно, сдавать билет и везти её к Инке – по прошлому лету они уже тоже как бы знакомы, поедем в Феодосию вместе, раз так.
Хотя всем всё понятно, дружно делаем вид, что всё не так, как на самом деле, а просто так. Инка даже всё больше с Филей, предоставляя мне общаться тет-а-тет с Ришей, хотя порой и не могла сдержать разочарования. Кстати говоря, приехала Риша (что так характерно для юных самоуверенных тусовщиц) совсем без денег, и вся тусовка происходила на средства, привезённые Инкой.
А у Славика ещё и Ирен нарисовалась. Она на 4 года старше Инки и на 17 Риши, тоже Козерог, а Инка Телец – я Земля, я своих укрываю питомцев. И такой компанией мы идём на нудистский пляж в Орджо, мажем друг друга целебной грязью, гуляем вечером по набережной, Ирен танцует у цветомузыкального фонтана, бред полный, потом сидим в темноте на гальке у моря, голая Ирен героически купается одна, а Риша поёт под взятую у двух сидящих неподалёку герлов гитару, и это божественно. Между прочим, интересно – две герлы без чуваков на тёмном пляже, да ещё и с гитарой. А у меня и так уже три, вот не везёт. Ещё и Филя за нами таскается, ну это-то хорошо, пусть учится.


Мне на самом деле не столько поебаться хотелось с Ришей, сколько чтобы Славик записал её на 4-хканальник собственного производства. Я даже пытался это зачем-то объяснить Инке. «Ну я и не мешаю вам», - справедливо говорила она, но по Рише выходило, что мешает, и я психовал, Инка психовала в ответ, а Риша наблюдала нас дураков. Ирен устала и съебала куда-то.
Утром, на которое мы запланировали отправиться на море с ночёвкой, Инку вдруг колбаснуло – распухло горло, температура, и это летом. Я был убеждён, что это они с Ришей обменялись ведьмаческими ударами, и неопытная молодость победила, не зная ещё, что в таких случаях это поражение.
Славик с Ришей убедили меня вызвать «скорую», а когда я вернулся с почты, где был телефон, Инка была в бешенстве: «Санитарам сдать меня хотите! Сам же, Фил, говорил, что это западло!», выбежала из квартиры, я догнал её у соседнего дома, трогательная была сценка. Я сходил на почту и отменил вызов, после чего Инка как бы сама нас выгнала: «Всё, что мне нужно для выздоровления – это остаться одной!», чувствовала Ришино колдовство. Риша тогда как раз тёрла мне про какую-то оккультную группу, в сборищах которой она принимает участие, ещё упоминала про некоего своего личного бенефактора, прямо вот именно такой термин, как раз сейчас запретившего ей трахаться, чтобы накопить энергию, необходимую для какого-то группового сеанса магии.
В её возрасте я тоже играл в такие игры – при сопричастности искусствам это неизбежно. Очень любят разные бенефакторы присасываться к носителям божьих искр.
И вот, уже ближе к вечеру, мы с Ришей, Славиком и Филькой оказались на том же пляже в Орджо. Ещё в прошлый раз я обратил внимание на двух волосатых с герлами. Особенно внушительно выглядел хаер Парфёна – не какой-нибудь компромисс, просто оброс за лето, а конкретно ниже лопаток.
Мы поставили свою палатку чуть дальше. Вообще-то обычно волосатый, увидев других волосатых, подходит к ним и говорит: «Хаюшки! Ну как тут и чё?», но я всегда стесняюсь, мне кажется, что они какие-нибудь особенные, инопланетяне, оставившие на стенах домика в горах рисунки, поразившие меня в седьмом классе, когда мы с тренером ходили в зимний поход, - хаератые джинсовые парни и девушки, сидящие на огромных цветах или покидающие, взявшись за руки, задымленный город. Ещё там на стене был написан стишок «мы хиппи, не путайте с happy», который я сразу запомнил наизусть, сейчас-то я вижу, какой он на самом деле коньюнктурный и пошлый, хуйня полная, но тогда в меня запали слова «нас греют девчонки-дотроги, покорные будто гитары». О дотрогах-то я и мечтал, и вот, оказывается, где их можно встретить. Да ещё и гитары, и «покорные»! А ещё более ранний завет – «Бременские музыканты». Собственно, я каждое лето ищу и успешно обрящиваю «нашу крышу небо голубое», но почему-то – может, безупречности не хватало или чего-то ещё – так и не смог пробраться в их, как они сами называют, систему. В которой флэты, вписки, все друг друга знают. Меня тусовщики всегда спрашивают: «А, из Симфика? А Ришелье знаешь?» – «Конечно», - отвечаю я, и это правда, хотя находился я с ним в одной компании около получаса двадцать лет назад, зато уж так наслышан. Что за Ришелье? Он ничего не написал, не сочинил, просто такой вот знаменитый тусовщик. Сейчас, говорят, живёт во Франции.
Потом я узнал, что Парфён с Кокой такие же, как и я, никого не знают, только моложе, Тигры, как и Риша.
У нас было пару пузырей рислинга, мы приступили к дегустации. Хаератые у своего костра запели.
Как классно поют! – изумилась Риша, взяла гитару и тоже спела. Пока я не услышал Олю, я не слышал никого волшебнее Риши.
К нам сразу подошла герла и позвала пить водку «Калинка».
Эта ночь – единственное по-настоящему кайфовое изо всего, пережитого мною в то лето. У Парфёна с Кокой получался очень красивый унисон, гитара переходила к Рише, стаканчики наполнялись и опорожнялись, а Славик на другой гитаре ковырялся в аккомпанементе.
Ясное небо, полная луна, а над морем на горизонте узкая черно-синяя полоска облаков, и в них всю ночь салютуют зарницы.
Мы уснули с Ришей на песке обнявшись. Под утро подул стойкий ветер, понёс через нас целлофановые пакеты и прочий мусор.
Знакомство с Парфёном я потом упорно и последовательно развил.



 Дом Парфёна, а вернее – родителей его свежей жены, оказался на самой окраине Левобережья (центр города на правой стороне). Сам Парфён из Светловодска, это такой городок выше по течению, уникальный, со слов Парфёна, тем, что при 50 000 жителей там существуют десяток или два групп, и даже каждый год проводится фест на средства, что уж совсем невероятно, городского бюджета. Парфён перебрался в Днепр, как я в Москву, а Лимонов в Нью-Йорк. А Риша вот так и не смогла расстаться с родимым Воронежем. Впрочем, лично мне Москва сейчас уже поднадоела, а вот пожить некоторое время, не знаю как в Воронеже, но в Днепре – очень было бы мило. Люди спокойные и в основном приветливые, до природы рукой подать, да и сам город, не считая нескольких окружающих эстакад, совсем не урбанистичный, осталось в нём что-то одесско-дореволюционное. Да и эстакады не похожи на московские – пустынные, спокойные, несуетные. Иногда, когда совсем нет машин, от невостребованности этого, гигантского в общем-то сооружения, начинает казаться, что попал во вчерашний день и скоро появятся лангольеры. Явственно такое ощущение бывает зимой на крымских набережных. Монументальные немые следы ушедшей куда-то цивилизации.
Пассажиров я оставил в машине и пошёл на разведку.
Парфён охуел от счастья. Далеко не каждый умеет так радоваться встрече. В тусовках, и не только неформальных, при встрече непременно принято обниматься, а порой и целоваться, иногда с малознакомыми людьми, генсеки в застойные годы являли крайний пример такой имитации. Эти поцелуйчики в щёчку – а почему бы, например, не в жопу? В тусовках, имеющих иерархию, это выражало бы истинную суть отношений: при встрече отдать честь старшему по званию.
При встрече можно ведь и глазами всё сказать друг другу – если есть что. Глаза обычно прячут.
Лишь иногда, редко такие объятия бывают правдой. Часто – среди тех, кто сидел у одного костра. Но тоже не всегда, потому что кто только на костёр не забредает, особенно у тех, кто ещё только учится.
Оля, забегая вперёд, так и недопоняла Парфёна. Друзьями она считает тех, кто помогает ей делать клипы или иными способами пристраивается к льющемуся из неё творчеству. Она не знает (а может и не нужно ей этого знать), что стоит кранику перекрыться, и на хуй никому из своих друзей она будет не нужна (и их можно понять), а вот Парфён - всегда вот так по-настоящему обрадуется другу, что бы у того ни случилось.

Он ждал нас (меня неизвестно с кем ещё, я хотел сделать сюрприз) всю ночь, рубанулся только под утро, но сразу пришёл в себя. Заскочил только в ванную плеснуть на фэйс воды.
-    Фил, ты видишь, мой хаер опять длиннее, чем у тебя, - в прошлом году Парфён по пьяни обрезал свой хаер ножиком.
-    Ну, я пойду приведу остальных?
-    Та ты шо, подожди, я ж с тобой!
Натягивает джинсы.
-    Ну вот, - представляю я внизу, - это и есть Парфён. Это Мыша, а это Оля.
-    Оля? Случайно не Алтуфьева? – иронизирует Парфён.
-    Она самая, - пожимает плечами Оля.
-    Та ладно, ты гонишь… Не, чё, правда что ли? – поворачивается он ко мне.
-    А что, не похожа?
-    Ну мало ли кто на кого похож…

Две кассеты «Титаника» я подарил Парфёну прошлым летом. Он уже давно был наслышан, но кассета до Днепра ещё не дошла – Парфён торгует кассетами с лотка и в курсе всех новинок. Я сам перед самым отъездом в Крым наткнулся на Горбушке на эту кассету, хотя всегда везде спрашивал. За год до этого я после Парфёновской рекламы точно так же спрашивал везде Чижа и раздражался, что ботва везде одна и та же, а настоящего в наличии не имеется.
Это была запись их единственного тогда компакта. А другой записи, с которой и началось моё с Олей знакомство, он обрадовался ещё больше: «Это же зальник! – кричал он присутствующему при дарении Антихристу. – Ты врубаешься, что такое зальник?» Компакт – это всё же тираж, а зальник – бутлег, раритет.
Когда потом после Крыма мы с Галкой впервые посетили Днепр, он подарил нам две очень прикольные куклы, изготовленные каким-то его другом, хохла и хохлуху, на которых нарисовал  пацифики и написал свой адрес, а также «Титаник», «Раста – это классно», «Удивись мне», «К.О.Т.», «Не время любить» и прочие лозунги. Пацифики были нарисованы у хохлухи на сиськах, а анархия – у хохла на носу. А «К.О.Т.»а мы с Галкой услышали впервые тоже у него и сразу прихуели, даже «Титаник» как-то отошёл на второй план, и Парфён подарил нам кассету.
Сейчас, кроме живой Оли, я привёз ему кучу аудио и видео подарков и среди них – ту самую запись «Комитета», но уже студийную и с оформлением.
Хохлуху я подарил Севе на бёсдник. Типа детям. Типа жене – книжку Малахова, а самому Севе – кассету с записями Парфёна, Риши, Славика, Свиндлера, моих друзей.

Парфён бескорыстно и радостно принял нищего волшебника Фила прошлой осенью. Летом волшебник вернулся и привёз небывалое чудо – Олю Алтуфьеву во плоти.
Хорошо хоть иногда сказки сбываются. А может и всегда – если действительно бескорыстно?

Оля, очевидно, почувствовала, что её используют в качестве сказки, экстраполировала дальнейшее и была очень недовольна.
Пока мы умывались (лично я принял душ, не знаю, как остальные), жена Парфёна Наташа, душевная девчонка с беременным животом, собрала на кухне на стол, а Парфён выставил из холодильника то, о чём я мечтал всю эту ночь, а может и весь год – пару пластиковых пузырей разливного днепровского пива. Закусь оказалась в самый раз для моих пассажиров – не знаю, постная ли, но сугубо вегетарианская: жареные кабачки с чесноком, огурцы, помидоры. На пиво Оля поморщилась, однако выпила стаканчик, но когда Парфён, ухмыляясь, вытащил из холодильника портвейн «Бахчисарай», Оля возмущённо удалилась спать. А Мыша поддержал компанию. Оказалось, когда Оля не видит, он и выпить вполне не дурак, и даже сигарету может закурить. Может, даже колбасы съесть?

Когда я возил Олю по Москве, я героически не курил по часу и более, пока не выйдем из машины.
Но в начале вояжа я нижайше попросил некурящих Дев соблаговолить потерпеть моё недостойное курение, со всеми извинениями и совершенным уважением.
-    А не хочешь ли ты хотя бы на то время, пока ты в Крыму, бросить курить? – спросила Оля неприязненным тоном.
-    Вот этого, гражданин Гадюкин, вы от меня никогда не добьётесь, - наотрез отказался я.
Этот прикол я знаю, мама у меня тоже Дева. Не только курить, но и ганджа дуть я собираюсь при случае, и портвейн пить, и дрочить по необходимости. Я некрещёный, и я давно уже иду вслед за Джа, и я не изменник. Крещёный индеец – это как обрезанный христианин.

Парфён достал ещё батл «Бахчисарая», а потом стал собираться на работу, продавать кассеты.
А мы классно рубанулись.
Под вечер я проснулся, совершил ритуал – разминка, яйцо, чай, сигарета, дабл, душ, линзы – и улёгся с местной газеткой на балконе, пока не очухаются пассажиры. Солнце садится, ветерок, ещё не так тепло, как в Крыму, но уже не такой душняк, как в Москве.
Пришли с работы пэрэнтсы Наташи, милые, приветливые и ненавязчивые люди, указали только ей, чтоб покормила нас получше, и уселись в своей комнате перед ящиком. У них, кстати, два ТВ и два видика – в их комнате и в комнате дочки. По ходу мы посмотрели старую запись Парфёна со Светловодского феста, любительского, разумеется, ужасного качества, и группа играет как попало, и что там поёт Парфён, не разобрать. А покормили нас украинским борщом без мяса и макаронами – а может, Наташины родители тоже постятся? Я, впрочем, и от предложенного паштета не отказался.
Наконец кое-как выдвинулись на прогулку по городу.
Переехали мост, проехались по памятным местам («вот здесь меня в менты забрали»), бросив тачку, погуляли по парку Шевченко, посидели у воды на острове в месте, которое Парфён называет Шотландией, омочили ноги в Днепре, купаться в предвкушении моря мне не захотелось. Молодец девчонка – через неделю рожать, а она ходит с нами всюду, на флэту потом зависает. Инка за неделю до родов приезжала ко мне в Питер, спала на боку на моём ложе, которое мы называли плотом за то, что собран он был из разнокалиберных досок, сотрясающихся и иногда разъезжающихся при трахе – не люблю общажные панцирные сетки, да и кто их любит?

Оля уже врубилась, что сегодня мы в Крым не поедем, и нервно спрашивала меня, куда мы собираемся двигать дальше.
Я понятия не имел, но я доверял. Разумеется – на флэт. Там хорошие и милые люди – хорошие потому, что любят волосатых, вроде Парфёна, а значит не могут не стараться хотя бы любить рокенрол вообще и Олю в частности, а милые – уж всяко тем, что молодые, кроме того тонкий нюанс в том, что вся тусовка с хохляцким акцентом и местными прихватами.
«По флэтам я и в Москве могла сидеть», - раздражённо сказала Оля. Она давно привыкла сидеть за столом только с избранным закулисьем, и ей не хотелось возвращаться в зрительный зал. Страшно далеки они от народа, я и сам из тех, кто народа по возможности сторонится, но с годами учу себя быть терпимее и терпеливее.

Вечер и впрямь получился скучным и даже тягостным. Все ждали Парфёна, а его всё не было.
Началось всё с упоминавшихся мною положняковых обниманий, которые я всегда исполняю через силу, но на этот раз – не без позирования перед Олей: вот, и у меня есть люди, которые радуются мне (для меня для самого загадка, почему они так мне радуются).
Обнимался я с Кешей и Славяном, остальных видел впервые. «Кеша, братела, - приговаривал я, похлопывая его по спине, - на одних нарах валялись». Кеша польщённо ухмылялся. На нары он попал за то, что пытался защитить меня от ментов. А Славян выручил нас с Галкой деньгами, чтоб мы до Москвы добрались.
Вышли на балкон покурить, как обычно – дай попробовать твоих козырных (мой обычный «Бонд», а у них принято курить местные, когда-то козырной считалась моя «Ява»). Ну рассказывай.
-    Пойду схожу с пацанами за бухлом, - отчитался я Оле.
-    А нужно ли? – пронзительно глянула на меня она.
-    Ну… так уж здесь принято, - сказал я с умным видом.
Подыгрывая ей, оправдываясь. А на самом деле – не просто нужно, а необходимо! Ну спой так, чтоб все опьянели без вина – ты ж не хочешь. Зрителям – понятно, а вот просто тем, к чьему костру присела.
Выйдя на улицу, я обнаружил, какая свобода и лёгкость – оказаться вне Олиного осуждающего поля. Как от бабушки сбежал, то есть от мамы. Можно материться, прихлёбывать прямо на улице из горла пиво, не думая о том, нравится ли ей происходящее.
.На ночном самодеятельном базарчике литровый пакет прекрасного крымского винчика стоил у бабулек всего две гривны ($ 1,1)(5) Чейндж ещё днём меня водила делать Наташа. Пацаны предложили взять ещё на всякий случай водки. Я согласился, а потом, подумав, взял дополнительный к уже взятым пакет винчика.
-    Да куда столько?
-    Ну на всякий же случай.
Пиво на ходу мы пили уже позже, отогнав машину на платную стоянку – целых две гривны, но мне захотелось прокатить пацанов хоть немножко.

На флэту расселись на полу вокруг тазиков с угощениями, только Оля оказалась на диване – как всегда на троне. Нет, Оля, не увидишь ты такого на московских флэтах – тазик кабачков и тазик салата, и пахнущий летом тёплый волшебный ветерок с балкона.
Положение спасал Славян – без конца травил анекдоты. Оля постепенно оттаяла, попробовала вино (разве можно отказать Славяну?), тоже рассказала пару анекдотов.
Я сам, ещё когда жил в общаге, не любил порожняковых тусовок, не задерживался в таких гостях и боролся с этим в своей комнате. Я тоже занятой, не меньше Оли, у меня нет записей и концертов, но есть печатная машинка, да просто книжку почитать – интереснее, чем с большей частью сограждан общаться. Инкина мама называет меня роботом, а Инка упрекает меня так: «Ты совсем, как твоя мама, которая командует себе: Филюкова! пора включать телевизор, и смотрит «Время», не слыша, как кричит грудной Филя и подгорает картошка. А как она после визита двух Севиных дочек (в данном случае Сева – мой старший брат) сокрушается: сколько времени зря потеряла! Раз в год приходят родные внучки, а у неё нет на них времени» – «Так голимые внучки-то, - возражаю я, - а время она на них всё-таки потратила». Пустые, как сказал бы дон Хуан.
Я понимал Олю и мучался больше, чем она – за неё. Мне-то давно всё по фигу, с тех пор, как проснулся среди ночи и понял, что всё идёт по плану и бывают такие заполнения ожидания, а не отбудешь достойно этот срок здесь – так гляди, как бы не пришлось в другом, гораздо менее приятном месте.
Христос твой, думал я про Олю, исцелял любых, кто ни попадался на пути. Ты думаешь, воздерживаясь от вина, приблизиться к Нему? А нам вот только вино и помогает – открыться, стать собой, возлюбить любого, а не только заслуженного. И мне так жаль, что тебе и оно, похоже, не помогает.

Я думал – будет сэйшен. Парфён споёт Оле и наоборот. И поскольку будет публика, то как же без вина?
И я не виноват – против знамения не попрёшь. А знамение для Парфёна, как выяснилось утром, заключалось в следующем: с осени он ждал, когда же его позовут разгружать какое-то там фирменное пиво, и как раз в эту ночь его позвали в первый раз. Столько ждать, спрашивать, напоминать – и вдруг отказаться? За эту ночь он заработал столько, сколько ему платят за продажу кассет в месяц. А за песни ему не платят, не то что некоторым.

Я не помню, как вырубился и перестал контролировать, как там чувствуют себя мои пассажиры. Они, конечно, определились и сами.
Рано утром меня разбудил Парфён, он принёс пива, фирменного, крутого, пришлось с ним пить. Опять оправдываюсь – да почему б нет? Это ж такой кайф – проснуться с бодуна, когда всё так трогает и ты такой ранимый, и хапнуть классного пивка с Парфёном на кухне. Парфён и без вина такой открытый до беззащитности, что так приятно хоть выпить с ним, хоть что угодно. Хоть и Козерог… видно, Тигр перевешивает.
Кстати, Христос – тоже, получается, Козерожка? И… так, посчитаем… Обезьяна? Интересно, а кто Иуда? Не Дева ли?

Прошлым летом, когда Парфён с компанией расположились в Орджо на том же месте по соседству с нами, он с утра явился в нашему очагу, возле которого мы установили большой камень – стол, и по кругу сиденья из плоских камней поменьше.
-    А я не один, - сказал он, таинственно ухмыляясь.
-    В каком смысле? – не поняли мы.
Он вытащил из-за пазухи пузырь водяры.
-    С утра? Водяру?!!! – изумились мы, но разве можно отказать Парфёну?
И оказалось – ништяк. Поменять распорядки, это называется. Начинающее припекать солнце, море рядом, если чё, и мы ведь ничем сегодня не загружены. А Парфён поёт нам наши любимые песни – «Наша крыша небо голубое», «Всё идёт по плану»…

Проснулись пассажиры, и Оля сразу наехала на меня: почему мы всё ещё здесь? Когда наконец выедем? Ты обещал море! Сколько ещё это будет продолжаться? Видно, с утра её, как и меня, преследует психопатия. Так наехала, что я, чувствительный с бодуна, решился нарушить свой зарок – не садиться за руль пьяным. Ехать? Прямо немедленно? Ну ладно. А запах? Как-нибудь обойдётся. Вот только не выспался. Но уж ладно.
Когда я успешно приехал со стоянки, на перекрёстке как раз стоял мусор, но обошлось – Оля с Мышей уже выпили чаю, и мне разрешено было поспать ещё немного. Я, правда, окончательно разгулялся, но если надо, значит надо – хоть просто отлежаться, чтоб запах выветрился, а там и заснул.

Проснувшись, я обнаружил, что задуманный мною сэйшен начинает организовываться. Наскоро приводя себя в бодряки по обычной программе, я обрадованно вспомнил, что Парфён принёс мне утром классную шишечку, сам он не пыхает, но specially for me где-то надыбал.
Тут на кухне появился Кеша, и я с тоской вспомнил, что мне предстоит неприятный, но неизбежный разговор. Вчера я по-пьянке согласился взять его с собой. Он вдруг попросился, а я беспечно ляпнул, что почему бы и нет.
Вообще-то ведь Кеша хороший, хоть и ничем не выдающийся. И я взял бы его в кругосветное плавание на шхуне, возможно, гораздо охотнее, чем многих самолюбивых талантов. Но сейчас я думал об Оле, для которой Кеша – никто, не поёт, не пишет, полный зироу.
У меня дома лежит кассета «Чёрного Лукича», которую я купил только потому, что читал, что его записывал когда-то Летов. Я даже не дослушал эту кассету до конца и больше никогда не ставил – это не моё. Когда Кеша приезжал в Москву на заработки, пили мы с ним и с Галкой водку, и он поставил эту кассету. И так он от неё пёрся! и так удивлялся, что мы с Галкой сидим в непонятке, что потом я специально много раз подряд прослушал эту кассету – и меня вставило! Неохота сочинять рецензию, факт тот, что я понял Лукича, проникся – и только благодаря Кеше. Хотя в конечном счёте любимой с этой кассеты осталась только одна песня – но и то.
-    Ну что, когда едем? – спросил Кеша.
-    Знаешь, Кеша, - я не мог подобрать слов и говорил что попало, - я тут подумал… что здоровье Оли мне всё же важнее…
Кеша сразу всё понял по моей интонации. Потом уже я вспомнил, что можно было бы резонно спросить, куда он и как поедет, когда к нам в Симфике присоединятся Мишельки. Но я не успел  привести никаких аргументов – Кеша сразу смущённо и невнятно пробормотал:
-    Ну ясно… ну да… ну я всё понимаю… - и, стараясь не показывать, как обломился, удалился.

А я пошёл «проверить машину». Солнце уже раскалило её, мафон торчал на месте, только сейчас я вспомнил, что не вынимал его, потому что машина была на стоянке, а потом потому что собирался сразу уехать. Двор был ярко освещён, и прохожих не было. За неимением папиросы я вытрусил табак из половины «Бондины», потом отломил кусочек от спрессованной шишечки. Трава была салатно-зелёная, молодая, неужели уже этого года урожая? или так хорошо сохранили? Разминая её, я понял, что она безусловно прошлого года – не может трава в самом начале июля быть такой клейкой, смолистой, пахучей, разве что в августе и только если специально выращивать – а шишка, сразу видно, была не дичкой, а хорошей культурой.
Салон наполнился сладким, греховным, стрёмным духаном. Из подъезда вышел Кеша, заметил, по-моему, чем я занимаюсь, но сделал вид, что не заметил. А я не стал его звать – я собирался внимательно прочухать ганджа сам-на-сам. Кто по этим делам, у того должна быть своя, хотя бы бывать. Это ведь не для всех – как и гомосексуализм, например.
Кеша удалился. Так обломался, что даже песен не стал дожидаться. Больше никого не было, только в зеркальце заднего вида были видны две играющие девочки в глубине двора. Я закурил.
Всем врубающимся в эти дела известно, что трава тем лучше вставляет, чем дольше перерыв. А ещё – и это известно уже только знатокам – чем она неожиданней, незапланированней. Когда она всегда есть на кармане, прикуриваешься даже к самой лучшей. Если она действительно хорошая, то физически она продолжает вызывать кайф, хотя, если пыхать слишком часто, при любом качестве травы кайф неизбежно будет всё менее продолжительным.
И только после перерыва и особенно – когда это случилось нежданно-негаданно – тогда можно вдруг раствориться во всеобъемлющем восторге, до самых запредельных глубин своего существа проникнуться счастливым озарением, как же всё-таки, если приглядеться и вспомнить, прекрасна жизнь и всё сущее. От глубокой алкоголизации тоже иногда бывает такое озарение, особенно после опохмелки при запое, но иное по настроению, не однозначно позитивное, а с оттенком печали, да и физически ощущаешь в себе немощь, а не мощь. Впрочем, у кого как.
Салаги, желающие казаться крутыми, бывает, торопливо затягиваются, шумно засасывая с дымом воздух, я же смаковал, бережно втягивая и задерживая самый мой любимый в жизни запах, осени и грусти, и скорой зимы, и грехов при задёрнутых шторах. С первой же затяжки почувствовал, как разливается тепло в солнечном сплетении. На половине сигареты, когда травушка уже кончилась, кайф заполнял всю мою грудную клетку и сладко ныл в районе кобчика, то ли в яйцах, то ли в жопе. Кайф сладко легонько покалывал ноги, и в голове стало тоже просторно, светло и солнечно.
Всё вышесказанное о кайфе ганджи после перерыва можно в равной степени сказать и о сексе. И только рокенрол всегда…
Не забыв вынуть мафон, я вернулся на флэт. Что я курнул, никому и в голову не пришло, никто и не приглядывался, да и мало ли какой я с бодуна. Все собрались почему-то на кухне, видно, так само вышло, и хотя рядом были две пустые комнаты, все боялись, очевидно, спугнуть завязывающуюся  магию. Между столиком и плитой на стул у окна втиснулся Парфён, у ног его на полу умостился Мыша с мандолиной, я протиснулся за него и спрятался за холодильником, присел между ним и мойкой на мусорное ведро. У противоположной стенки в углу была Наташа с животом, рядом Оля, у двери герла, имени которой я не помню, а в коридорчике возле санузла на полу пристроилась хозяйка флэта Инна. На кухонном столе Парфён установил мыльницу, чтоб записывать Олю, а Оля потом достала свой купленный как раз перед поездкой диктофон, чтоб записывать для себя Парфёна. Она готовилась в поездку, как Шурик на Кавказ на поиски фольклора, отметил про себя я.


Парфён сам песен не сочиняет, но чужие поёт иногда, как мне глючится, лучше оригинала. У Парфёна сурово очаровывающий мужской сильный голос, и есть свои, отличающие его манеру, интонации, уходящие в народ, разумеется, неизвестно только, в какой народ. Репертуар у Парфёна тот самый, что нужен волосатой тусовке у костра, желательно с водкой – БГ (которого в Парфёновской манере только по словам и можно узнать), Чиж, Летов, Ревякин, «Аукцион», по заказу может и что-нибудь из «Крематория», Майка, СашБаша. Особый колорит – «Браты Гадюкины», ВВ, светловодские группы. Недавно разучил «Комитет», а вот Олю, как ни странно, так и не стал разучивать. Аккорды он подбирает сам, а поскольку иногда подбираются не те, то вслед за ними меняется и мелодия, при этом неуловимо, чем же именно, а из-за Парфёновского голоса кажется, что так получается даже лучше.
Бесспорный всеми признанный хит Парфёна – «Жёлтый дом (никто не виноват)» неизвестной кировоградской группы, с его слов, а я подозреваю – не он ли всё же сочинил и скромничает? Оля даже попросила у него разрешения спеть эту песню со сцены, хотя в итоге петь её так и не стала.

Дальше я упал в любовь и падал всё быстрее и глубже. Я совсем спрятался за холодильник, опустил голову, потому что слёзы так и рвались из моих глаз, я до крови кусал губы, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел, ведь это был кайф. Я представлял себе бедного Парфёна, разыскивающего в своём захолустье позывные иной жизни. Да и Оля бедная, выбралась с Урала, ютится по углам. И кристальный светлый Мыша. И все хипаки у всех костров. И Инка с Галинкой, моих детей растящие, и до такого одинокого Фили добрался, и до Маши, беспомощного недоношенного комочка… И надо всем этим тотальное счастье от того, какое таинство воплощается в явь между Олей и Парфёном, ведь я же вижу, как преобразилась Оля, только сейчас она вдруг из тёти Оли стала той недостижимой, парящей выше всех сует принцессой, которую я когда-то услышал (а может и королевной), а уж о Парфёне-то я всё знаю. В такие моменты я вижу, что у ханжей, превозносящих духовные кайфы над принижаемыми плотскими, есть всё же для этого реальные основания.



Когда через несколько дней на Трахкранкурте я посчитал уместным поведать Оле  об этом посетившем меня изменённом сознании, и даже в слезах я вскользь признался – Оля взглянула на меня, как мне показалось, впервые с неподдельным интересом:
-    Надо же, какой ты, оказывается, чувствительный, - сказала она, пристально и недоверчиво в меня вглядываясь.

Наконец я устал сдерживать этот кайф, выбрался в коридорчик и улёгся на полу рядом с Инной. Мне хотелось, чтобы этот переполняющий восторг хоть слегка подотпустил, стёк с меня в землю.
Попутно я приглядывался к Инне. Вчера в пьяном вдохновении я говорил ей, какая она красивая и т.д., подлавливая её без тут же где-то тусующегося мужа, поразительно невзрачного, таких я не умею вспоминать. При всей своей невыразительности он увлекается, как и она, спелеологией, когда-то они были студентами и лазили по пещерам, теперь – дети, он пашет. Инна поразила меня тем, что провела как-то раз два месяца на глубине полтора километра – вот это я понимаю! (Интересно, как они там срали? А подмывались как? Трусы-то хоть меняли?) Услышав об этом подвиге, я пригляделся и увидел – симпатичненькая, худенькая, чёрная, личико интересное, волосы длинные и прямые, впечатляющие. Держится с горделивым достоинством цыганки.
Я ощутил вдруг с трудом преодолимую тягу к ней. Нет, не поебаться захотелось, а просто как-то потянуло к ней, захотелось погладить её, прижаться, с трепетом, не веря происходящему, заглядывать в глаза, говорить ей глазами, чтоб не боялась, чтоб поверила.
Вот так я устроен. Да и не я один, просто я признался, разоблачил себя перед собою, проследил и сделал вывод, что вот, значит, бывает и так, во всяком случае у того биоробота, который мне достался. Оля – всегда,  Инна – сейчас, и независимо от того, что Оля рядом.
Инна почувствовала моё поле, это было видно.

Но предначертанное завершилось, и настала пора двигаться дальше. Все вышли нас провожать, захватили фотоаппарат, чтоб сняться рядом с Олей, она тоже достала свой, я тоже достал.Все вышли нас провожать, захватили фотоаппарат, чтоб сняться рядом с Олей, она тоже достала свой, я тоже достал. Парфён в то лето что-то раздобрел, Наташа откормила после пьянок по общагам. Мыша очень представителен с бородой и длинным, потому что прямым, хаером. Оля изящна, горда и величественна, на ней чёрные шорты с заклёпками и бахромой и чёрная маечка без рукавов, на запястьях гроздья фенечек – это у андеграундных магов, как перья у индейцев. На мне джинсовые шорты чуть выше колена и майка «Всё идёт по плану», башка Летова прожжена кропаликом – «сквозь дыру в моей голове».

И снова трасса. Осталась меньшая часть пути. «Я сделал это!» – кричал я по телефону Гале из Днепра косноязычную фразу из американских фильмов. Я сам себе поражался – сутки за рулём. Теперь до Симфика оставалось часов 7-8 по тёплой ридной нэньке Украïне, мимо изобильных базарчиков со смешными, если переводить с гривен на рубли, ценами. И Оля, кажется, уже больше не сердилась из-за израсходованного в Днепре лишнего дня.
С каждым днём в то лето я вёл машину всё уверенней.

Любовь идёт по проводам

Он вылетел за ней в трубу

 

Убаюкивая Independent